- Надо выйти… — Мы должны выйти, — решительно произнесла Алиса, откладывая паяльник. Её лицо было бледным. — Мы должны увидеть, что там снаружи. Может там, безопасней?
Марк кивнул, его рука инстинктивно сжала «Нокиа», как талисман. Аня, подняв голову от мануала, выглядела испуганной, но согласилась без слов.
Поскрипывая дверью, они выбрались из полутемного подвала и двинулись по узкому коридору, чьи стены были оклеены местами отставшими обоями, с изображением пожелтевших роз. Поднявшись по шаткой деревянной лестнице, они оказались в пустой прихожей, где пахло затхлостью и каким-то старым машинным маслом. Еще одна дверь, обитая потрескавшимся дерматином, вела наружу.
Солнце ударило в глаза так резко, что пришлось зажмуриться. Небо было ярко-голубым, без единой голографической рекламы, без парящих, дронов-курьеров, без привычного смога их родного 2043 года. Дорога, по которой они вышли, оказалась пыльной проселочной колеей, ведущей в поле, залитое летним солнцем и утыканное полевыми цветами. Воздух был густым и сладким от медового запаха цветущей полыни, перемешанного с ароматом клевера и диких трав. Дышалось легче, здесь было что-то знакомое, зыбкая ниточка, связывающая их с той, прежней жизнью. Эта простота, эта дикость природы парадоксально успокаивала, но одновременно и пугала своей непривычной первозданностью.
И тут на пыльной дороге показалось видение, которое окончательно выбило их из колеи. Кобыла, запряженная в допотопную, деревянную телегу, брела сама по себе, лениво пошевеливая ушами. На облучке восседал мужик в стёганой безрукавке поверх рваной гимнастерки — странный наряд для летнего зноя. Его лицо было морщинистым и обветренным, а взгляд отсутствующим. Он не управлял лошадью, а все его внимание было отдано старенькому, побитому
временем баяну, с потертыми перламутровыми кнопками. Он растягивал меха, и в тишину поля, под шелест ветра и жужжание пчел, лилась хриплая, полная тоски песня:
— Ой, мороз, мороз, не морозь меня... Не морозь меня, моего коня...
Герои застыли в изумлении. В их глазах читался вопрос, который пытались сформулировать все трое сразу: «Где здесь мороз? Где зима? И при чем тут конь, когда перед ними самая обычная кобыла?» Но прежде чем кто-либо успел озвучить это, всех троих вдруг, что-то осенило. Они переглянулись, и их глаза расширились от внезапного, общего понимания.
И они хором, почти шепотом, глядя друг на друга, спросили:
— А откуда известно, где конь, а где кобыла?
Это был не вопрос о биологии, не вопрос о физическом мире. Это был вопрос о восприятии, об информации, о том, как мир *определяется* для них. В их эпоху AI распознавал любое животное, его пол, возраст, породу, настроение. А здесь... здесь нужно было *знать*. И в этом простом вопросе прозвучал весь ужас их нового положения, вся глубина их отчуждения от этого мира, который требовал не мгновенных данных, а медленного, чувственного познания. Требовал *живого* знания, а не машинного.
Тишина, нарушаемая лишь хриплой песней баяна, наполнилась новым, тревожным смыслом. Мужик на телеге не обращал на них никакого внимания, его взгляд был устремлен куда-то поверх горизонта, туда, где раскачивались ядреные колосья ржи. Кобыла продолжала лениво переставлять ноги, волоча за собой телегу с сеном
— Значит… — начала Алиса, её голос звучал непривычно тонко, — мы не просто «вернулись в прошлое». Мы… мы в другом мире, где другие правила. И другие слова.
Марк молча кивнул. Его мозг, привыкший к мгновенной обработке петабайтов данных, лихорадочно искал аналогии, но не находил. «Кобыла» и «конь» в его реальности были лишь разными метками одного и того же биологического вида, нюансами, которые ИИ мгновенно уточнял. Здесь же, казалось, требовалось не просто распознавание, а понимание контекста, традиции, даже эмоциональной окраски слова.
— Как будто мы заново учимся языку, — прошептала Аня, её палец непроизвольно потянулся к экрану несуществующего интерфейса. — Только язык этот – сам мир. Его природа, его техника… его песни.
Мужик на телеге, как будто услышав их, вдруг оборвал песню. Баян издал прощальный, стонущий звук. Он медленно повернул голову, и его выцветшие голубые глаза остановились на них. Взгляд был странным: без удивления, без любопытства, просто… констатирующий.
— Заплутали, чай? — голос мужика был хриплым, как и его баян, но удивительно мягким.
Марк попытался ответить, но слова застряли в горле. Как объяснить, что они не просто заплутали, а выпали из времени, из своей реальности? Что они — пришельцы из будущего, потерянные в прошлом, которое не понимали?
— Мы… мы из города, — начал Марк, выбирая самые простые слова. — Техника наша сломалась.
Мужик кивнул, как будто это было вполне обыденное объяснение. Он посмотрел на телефон в руке Марка, на футуристическую, но помятую одежду Алисы и Ани, на их растерянные лица.
— Ну, в городе оно завсегда так, — философски заметил он. — То техника ломается, то люди. У нас тут проще. Природа одна, да баян вот. И кобыла.
Он махнул головой на животное, которое лениво повело ухом.
— Она у меня, значит, Пегашка. А конь… конь он в песне. Для красоты слова. Не для дела. А Пегашка – она для дела. У ней и имя свое, понятное.
Это простое объяснение было ударом. Для них, привыкших к строгости терминов и однозначности определений, такая поэтическая вольность казалась дикостью. «Конь» в песне – не живое животное, а образ. «Пегашка» – это не просто кобыла, это *её* имя, *её* суть.
— И часто у вас тут… техника ломается? — осторожно спросила Алиса, пытаясь вернуться к знакомым категориям.
Мужик усмехнулся, обнажив несколько пожелтевших зубов.
— Она у нас не ломается. Она у нас… есть. Пока ей время не выйдет. А выйдет – так новую делаем. Сами. Или починим, если руки из нужного места. Вот баян мой, лет ему уже, поди, сорок. А всё играет. Потому что я за ним слежу. Понимаю его. Каждую кнопочку.
Путешественники во Времени, молча переглянулись. Потеряв все, они не потеряли способность, понимать друг друга ез слов.- Они как бы, прибыли к этому баяну, как 40 лет из Будущего. А баяну самому было 40 лет уже….Может это ничего и не значило, но все же..
Марк посмотрел на свой «Нокиа». Мужик посмотрел на него в ответ, и в его взгляде читалось не осуждение, а что-то вроде сочувствия.
— А вы, видать, не понимаете? — сказал он. — Ну, ничего. У нас тут всему учатся. Ежели захотеть. А баян, кстати, играет, потому что я его смазываю. И меха проветриваю. И кнопки чищу.
Вдруг Алиса издала вздох. Она посмотрела , мысленно на старый сервер, на свой паяльник, на пыльный блок питания, который пыталась починить. Аня посмотрела на фотоаппарат в своих руках. . Марк перевел взгляд с телефона на мужика, потом на бескрайнее поле.
Понимание пронзило их всех. Это было не просто возвращение в прошлое, не просто «глюк» квантового скачка. Это был урок. Урок о *взаимодействии*. Не с интерфейсом, не с нейросетью, не с набором данных, а с вещью. С миром. С человеком. На глубинном, физическом, почти ремесленном уровне.
— Мы… мы хотим научиться, — сказал Марк. Это прозвучало не как просьба, а как заявление, вызов самому себе.
Мужик улыбнулся. Теперь в его глазах появилось что-то похожее на удовлетворение.
— То-то же, — сказал он. — Садитесь в телегу, городские. До деревни не близко. Да и ночь скоро. Покажу, где у нас тут кнопочки-то чистят. И как баян заводить. И как Пегашку кормить, чтоб не обижалась.
Они, трое гениев 2043 года, растерянные и испуганные, но с новой, странной искоркой в глазах, полезли в старую деревянную телегу. Баян снова заиграл, и песня о морозе, о коне, о русской душе поплыла над полем. И вдруг, в этом совершенно чуждом, архаичном мире, где «конь» был образом, а «техника» — делом рук, они почувствовали нечто совершенно неожиданное: не безнадежность, а предвкушение. Предвкушение нового знания. Нового *понимания*. И нового, медленного, но глубокого соединения с реальностью. Самое сложное было не управлять нейросетью. Самое сложное — это пробиться через три резиновые кнопки. Или понять, что конь – это не кобыла, а песня. И что это совершенно нормально.
Покачиваясь в телеге, они наблюдали, как солнце медленно клонится к горизонту, окрашивая небо в немыслимые, глубокие оттенки оранжевого и пурпурного. Такие закаты в их реальности были возможны только в виртуальных симуляциях. Дядя Егор изредка поглядывал на них, иногда отрываясь от баяна, чтобы кинуть короткое пояснение: «Там вон, за той березой, наша речка…» или «Гляньте, соловей, поди, поет…».
Марк, Алиса и Аня молча впитывали эти новые впечатления. Их мозг, привыкший к потоку структурированной информации, сейчас пытался осмыслить хаос чувств: запахи трав, скрип колес, живое тепло спины Пегашки, хриплый голос баяна, бесконечное небо. Впервые за долгое время они чувствовали себя не всезнающими, а… живыми. Уязвимыми. И от этого – невероятно любопытными.
Через некоторое время телега свернула на проулок, огороженный покосившимся плетнём, и въехала в небольшую деревеньку. Домики, сложенные из дерева и обмазанные глиной, с резными наличниками на окнах, выглядели так, словно сошли со старинных гравюр. Из труб кое-где вился дымок, пахло дровами и свежеиспечённым хлебом.
Дядя Егор остановил Пегашку у самого крайнего дома, который был чуть побольше остальных, с крыльцом, увитым диким виноградом.
— Ну, вот и приехали, — крякнул он, откладывая баян. — Заходите, не стесняйтесь.
Едва телега остановилась, как на крыльцо вышла женщина. Крепкая, румяная, с косой, уложенной вокруг головы, и с цветастым платком на плечах. Её глаза, живые и острые, вглядывались в пришельцев с едва заметной смесью любопытства и хозяйственной настороженности. Это была Алена, жена дяди Егора.
— А я уж заждалась, Егор, — сказала она, её голос был звонким и ясным, в отличие от хриплого баса мужа. — Кто это к тебе в телегу заскочил? Городские, поди?
Дядя Егор лишь махнул рукой, улыбаясь.
— Заплутали, Алена. Из города. Техника у них сломалась.
Алена окинула взглядом их странную, слегка помятую одежду, футуристические, но теперь бесполезные гаджеты. Её взгляд задержался на растерянных лицах Алисы и Ани.
— Ну, заходите, коль так. Не стоять же на дороге. Сейчас ужин горячий.
Они осторожно спустились с телеги. Земля под ногами была мягкой, не асфальтовой. Дядя Егор ловко отстегнул упряжь, погладил Пегашку по морде.
— Иди, родная, пасись. Завтра рано вставать.
Затем, повернувшись к гостям, он кивнул в сторону жены:
— Это Алена. Хозяйка моя.
Алена коротко кивнула, затем, посмотрев на Алису и Аню, мягче добавила:
— Проходите, девочки. Есть-то, небось, хотите? А потом и поговорим.
Внутри оказалось сумрачно, но тепло. Пахло печкой, травами и ещё чем-то очень старым, но уютным. В углу, под окном, стояла большая русская печь с полатями. По стенам висели вышитые рушники, на полках стояла глиняная посуда. Никаких экранов, никаких интерфейсов – только дерево, ткань, глина.
— Ну, располагайтесь, — дядя Егор указал
на широкий деревянный стол, обставленный простыми лавками. — Ужинать пора.
На столе уже стояли чугунные горшки, от которых шёл пар, и большая деревянная миска с нарезанным чёрным хлебом. Алена ловко разложила деревянные ложки, налила в глиняные кружки квас.
— Щи, картошка с грибами, да квас из погреба. Угощайтесь!
Для Марка, Алисы и Ани, привыкших к синтезированной пище и индивидуально подобранным рационам, этот ужин был откровением. Вкус был настолько сильным, насыщенным, настоящим , что казался почти агрессивным. Каждое блюдо имело свой уникальный, глубокий аромат. Они ели медленно, жадно, пытаясь осознать эту новую палитру ощущений. Алена с улыбкой наблюдала за ними, иногда подкладывая им ещё щей или картошки.
После ужина дядя Егор зажег старинную керосиновую лампу. Её свет, мягкий и мерцающий, создавал на стенах причудливые тени, добавляя атмосфере сказочности. Алена тем временем убрала со стола, ловко споласкивая посуду в деревянном тазу.
— Ну, а теперь давайте разбираться с вашими чудесами, — сказал дядя Егор, с интересом разглядывая «Нокиа» в руке Марка. — Покажете, как оно работает?
Марк, уже без прежнего раздражения, а с почти академическим интересом, начал показывать. Он медленно нажимал кнопки, демонстрируя многократный ввод, пытаясь объяснить концепцию Т9. Дядя Егор слушал внимательно, изредка покачивая головой.
— Ну и наворотили, — протянул он. — А чего просто буквами не написать?
— Это… для скорости, — ответил Марк.
— Какой уж тут скорости, ежели ты «Ч» полчаса ищешь, — добродушно рассмеялся Егор. — Ладно. Давай так. Вот тебе бумага, вот карандаш. Запиши, где какая буква. А потом тренируйся. Как на баяне. Пальцы привыкнут.
Он принёс тетрадный лист, в клеточку и обгрызенный карандаш. Марк, удивленный, но покорный, начал выписывать раскладку кнопок.
Алиса тем временем достала пыльный блок питания. Дядя Егор взял его в руки, повертел.
— Конденсатор, говоришь? Вздулся? Ну, ясно дело. Бывает. — Он поднялся и подошел к старой деревянной полке, забитой всякой всячиной: инструментами, проводами, радиодеталями, банками с гвоздями. — У меня тут, поди, что-то было. Из старого тарелочного радио. И еще чего-то…
Он начал копаться, ища нужную деталь. В его движениях была неторопливость, но и уверенность человека, знающего каждую вещь в своём хозяйстве.
Аня же, усевшись у керосиновой лампы, разложила перед собой бумажную инструкцию к фотоаппарату.
— Тут вот… про экспозицию… и ISO… — начала она, пытаясь осмыслить текст.
Дядя Егор, отыскавший, наконец нужный конденсатор, размером с напёрсток, посмотрел на неё.
— А ты не читай, — сказал он. — Ты попробуй. Выйди на улицу завтра, на свет. И понажимай. Разные настройки. Да посмотри, что выйдет. Глаз сам привыкнет. Как яблоню от груши отличить. Не по книжке, а по виду.
Алена, подсев к ним, внимательно слушала.
— А вы, девочки, завтра пойдёте со мной на огород, — предложила она Алисе и Ане. — Руки-то у вас, поди, не к земле привыкли. Но ничего, научим. А то, как же жить, ежели картошку сажать не умеешь? Пропалывать и окучивать будем.
Алиса и Аня переглянулись. Огород? Их, с их нейроинтерфейсами и навыками по управлению терраформированием планет, отправляют сажать картошку? В их глазах читалось легкое недоумение, но и что-то похожее на готовность к новому опыту.
— Ну… хорошо, — нерешительно произнесла Алиса.
Марк нажимая на ввод, пытаясь объяснить концепцию Т9. Дядя Егор слушал внимательно, изредка покачивая головой.
Аня же, усевшись у керосиновой лампы, разложила перед собой бумажную инструкцию к фотоаппарату.
— Тут вот… про экспозицию… и ISO… — начала она, пытаясь осмыслить текст.
Дядя Егор, отыскавший наконец нужную деталь, размером с напёрсток, посмотрел на неё.
— А ты не читай, — сказал он. — Ты попробуй. Выйди на улицу завтра, на свет. И понажимай. Разные настройки. Да посмотри, что выйдет. Глаз сам привыкнет. Как яблоню от груши отличить. Не по книжке, а по виду.
В эту ночь, лёжа на тёплых полатях, укрытые тяжёлыми шерстяными одеялами, Марк, Алиса и Аня не могли заснуть. Их мир перевернулся. Всё, что они знали, стало бесполезным. Но вместо паники приходило другое чувство – ощущение глубокого, первозданного спокойствия. Здесь не было спешки, не было мгновенных требований, не было информационной перегрузки. Здесь были щи, баян, Пегашка и дядя Егор, который знал, как починить мир одной лишь отверткой и добрым словом. И Алена, готовая научить их жить с землёй, как это делали их предки.
Они не знали, смогут ли вернуться в своё время. Но впервые это перестало быть самым главным вопросом. Им предстояло заново учиться жить. И это оказалось, не так уж и страшно. Скорее… захватывающе.
), за некоторым исключением).
